Вторая часть труда Мельникова-Печерского далась мне очень непросто.
Во-первых, я откровенно скучала по уже полюбившимся героям, не без сочувствия и симпатии описанным Мельниковым в первой части дилогии.
Во-вторых, рассуждения членов секты и описания их обрядов я читала, преодолевая отвращение.
Понимаю, что за всем этим - гениальный художественный замысел, реализованный тонким мастером. Понимаю, что (я не устану цитировать Водолазкина): «Книга ставит вопрос, на который человек сам находит ответ». Здесь к ответу нас подводят, справедливости ради «поводив» по закоулкам человеческого сознания, которое ищет истину, в том числе (да чего уж там - в основном) за пределами общепринятых учений и догм. Автор дает возможность и самим подумать в эту сторону. Ведь если «древлее благочестие» настолько костно, часто неприменимо к реальной жизни, чем превращает судьбы своих приверженцев порой в трагедии (как это было аккуратно показано в романе «В лесах»), что же тогда верно?
(Кстати, название «В лесах» можно трактовать и метафорически, ведь герои бродят в чаще своих дремучих убеждений, оправдывая это устоявшимися: «До нас положено, лежи оно во веки.»)
И вот, дух человеческий (и разум за ним) в порыве исканий новой истины взмывает «на горы»! (Вторая часть романа называется «На горах».) Много есть здесь интересных и вполне современных рассуждений героев о том, что же есть истинная вера, что же есть истинная праведность, да и правда вообще. Мельников мастерски описывает ход мыслей героев, где немалую роль играет их образование, принадлежность к определенному социальному слою, контекст прожитой жизни, психологические особенности личности. Да, все, как сейчас🤗 То, насколько глубоко человек копает, насколько у него хватает смелости допустить существование чего-то иного, отличного от привычного и общепринятого, насколько он готов далеко зайти в познании этих новых для него идей, насколько глубоко готов прожить опыт непосредственного с ними взаимодействия. Это великолепно!
Некоторые герои в своих духовных исканиях раскрываются с невероятно трогательной стороны, будто напоминая нам о том (с лёгкой руки гениального автора), что каждый человек носит в себе бесконечный источник любви, которая, будучи деятельной особенно, способна на всё. Которая и есть и смысл, и истина.
Такова история Герасима, в которой полностью дискредитируется образ «просветленного», эдакого «духовного сноба», не имеющего ни любви к ближнему, ни дел, ее исповедующих.
«Не то на деле вышло: черствое сердце сурового отреченника от людей и от мира дрогнуло при виде братней нищеты и болезненно заныло жалостью. В напыщенной духовною гордыней душе промелькнуло: «Не напрасно ли я пятнадцать годов провел в странстве? Не лучше ли бы провести эти годы на пользу ближних, не бегая мира, не проклиная сует его?..» И жалким сумасбродством вдруг показалась ему созерцательная жизнь отшельника... С детства ни разу не плакивал Герасим, теперь слезы просочились из глаз.
И с того часа он ровно переродился, стало у него на душе легко и радостно. Тут впервые понял он, что значат слова любимого ученика Христова: «Бог любы есть». (Бог есть любовь.)
«Вот она где, истина-то, — подумал Герасим, - вот она где, правая-то вера, а в странстве да в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье... Вздор один, ложь. А кто отец лжи?.. Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья людей... А они сдуру-то верят ему, врагу божию!..»
Братнина нищета и голод детей сломили в Чубалове самообольщенье духовной гордостью. Проклял он это исчадие ада, из ненавистника людей, из отреченника от мира преобразился в существо разумное — стал человеком...
Много вышло из того доброго для других, а всего больше для самого Герасима Силыча.
<…>
После ужина пошел Герасим в заднюю избу, там постель ему невестка постлала. Заперся он изнутри, зажег перед иконой свечу и стал на молитву. Молился недолго.
Но чудное дело: бывало, ночи напролет на молитве он стаивал, до одуренья земных поклонов сот по двенадцати отвешивал, все, бывало, двадцать кафизм Псалтыря зараз прочитывал, железные вериги, ради умерщвления плоти, одно время носил, не едал по неделям; но никогда еще молитва так благотворно на его душу не действовала, как теперь после свиданья с братом и голодной семьей его. Такую отраду, такое высокое духовное наслажденье почувствовал он, каких до тех пор и представить себе не мог...
То была действенная сила любви, матери всякого добра и блага. Еще впервые осияла она зачерствелое сердце отреченника от мира, осияла сердце, полное гордыней ума, нетерпимое ко всему живому, человеческому. «Бог есть любы», — благоговейно и много раз повторял в ту ночь Герасим Силыч.
<…>
Горьким для души, тяжелым для совести опытом дошел он до убежденья, что правой веры не осталось на земле, что во всех толках, и в поповщине, и в беспоповщине, и в спасов-щине вера столько же пестра, как и Никонова. «Нет больше на земле освящения, нет больше и спасения, — думал он, — в нынешние последние времена одно осталось ради спасения души от вечной гибели — стань с умиленьем перед Спасовым образом да молись ему со слезами: «Несть правых путей на земле — сам ты, спасе, спаси мя, ими же веси путями».»
Такова и жизнь Потапа Максимовича, который творит много добра, не гордясь, и как-то по-своему, по-простому, без лишнего «духовного пафоса», иначе говоря без гордыни и ожиданий. Всецело подтверждает он своими поступками свои же слова: «Захочешь спасаться, и в миру спасешься — живи только по добру да по правде.»
«А ежели до Бога, так я таких мыслей держусь, что по какой вере ему не молись, услышит Он создание рук своих.
Ум в том, чтоб жить по добру да по совести, да к тому ж для людей с пользой.»
Другими предстают хлысты, иначе говоря, сектанты того времени (об этом подробно написано в примечаниях к роману, и их бытность действительно интересный факт, которому предшествовало распространение оккультной и мистической литературы в России в 1820-х годах). Они показаны, на мой взгляд, так вообще отвратительными, а, в принципе, - людьми недалекими, алчными, использующими показную псевдодуховность для осуществления своих корыстных планов, оскверняющими святыни и Священное Писание своими неограниченными в вольности трактовками. Показаны они людьми ущербными не только духовно, но и физически, и в этом тоже заложен определенный смысл: как противник Творца лишен творческой силы, сотворить он ничего не может, только переврать и исказить, так и они, проповедники ереси, искажают физическую реальность, выдавая судороги за катарсис, а бред в забытьи - за пророчество.
«В хлыстовские корабли по большей части попадают люди нервные, раздражительные, потерпевшие в жизни кто от житейского горя, кто от обид и огорчений. Забитые мужьями жены, обманутые или потерявшие надежду на супружество девушки, люди мечтательные, склонные к созерцанию, юроды, страдающие падучей болезнью, - вот кем издавна наполняются хлыстовские общины. Такими людьми скорей чем другими овладевает восторг на радениях, им скорей являются призраки и виденья, им громче и ясней слышатся неведомые голоса. Кликуши и икотницы по переходе в хлыстовщину всегда почти делаются корабельными пророчицами. Самую болезнь кликушества хлысты считают не напущенной колдуном порчей, как думает весь почти народ наш, а действием духа божия.»
В сектах показана перевернутая, искаженная реальность. Так здоровая, полная жизни, цветущая Дуня, угодив в ловушку хлыстовского общества, угнетает свою плоть, худеет и именно что торжественно чахнет. И спасает ее из этого темного царства смиренный священник, который не проповедует и поучает ее, но любит и жалеет.
В романе автор недвусмысленно дает понять свою позицию: правильная вера - в Русской Православной Церкви, главные заповеди - две, которые, собственно, и названы таковыми Иисусом Христом.
«Не один раз люди спрашивали Иисуса Христа, что самое главное в Его учении, чтобы получить вечную жизнь в Царстве Божием.
Одни спрашивали для того, чтобы узнать, а другие – чтобы найти против Него обвинение.
Так вот, однажды иудейский законник (т. е. человек, занимавшийся изучением Закона Божия), желая испытать Иисуса Христа, спросил Его: «Учитель! Какая наибольшая заповедь в законе?»
Иисус Христос ответил ему: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостью твоею. Это первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На этих двух заповедях утверждается весь закон и пророки». (Цитата из «Закона Божия».)
Роман сложный, потому что наполнен множеством смыслов, и сюжет, который будто бы является вспомогательным инструментом для передачи сути, где-то спешит, где-то замедляется, что требует настоящей усидчивости и концентрации, чтобы саму сюжетную линию не потерять.
Но несмотря на свою отчасти дидактическую направленность, противоречивые ощущения в процессе чтения, глубокие сложные темы, роман всё же оставляет послевкусие сказки с хорошим концом: все злые наказы, все добрые вознаграждены.
Я дочитала книгу ещё месяц (!) назад, и мне потребовалось время, чтобы улеглись первые непонятные ещё впечатления от второй части Мельниковского труда о староверах. А вот сейчас я пишу, и мне приятно вспоминать этих героев, на поверхность в памяти поднимаются трогательные детали, и хочется ещё и ещё подумать о книге, потому что подмечаешь и второй, и третий планы, - и это приятный бонус чтения глубокой классической литературы. Это великолепная книга. Быть может, я ещё что-то о ней напишу. Но лучше - прочтите.❤️